СВЕТОЗВУК  вокальная живопись 

≡≡≡ Вокальная живопись. Музыка, свет и тишина

Вот, что писала газета «Русская мысль» больше 60 лет назад: «Наше время отличается тем, что в нём невероятно много музыки. Она лезет во все щели, звучит из всех окон, слышится там, где её никогда раньше не слыхали. Есть экономический закон, что когда какого-нибудь продукта очень много, он дешевеет. Так происходит и с музыкой — она дешевеет как таковая, её слишком много. Она дешевеет и, кроме того, вульгаризируется… Радио есть могущественный инструмент для метания музыкального бисера пред свиньями. Оно не только вульгаризирует музыку, но и приучает к неуважению к ней. Её можно ежесекундно прекратить простым поворотом кнопки, будь там поёт сам Шаляпин или играет Артур Рубинштейн. Да и играет не он, а музыкальный консерв, именуемый диском. Таким образом, акт слушания музыки — акт, который раньше был как бы священным, — этот акт ежесекундно во всём мире миллиарды раз профанируется… Музыка сама по себе рождается из великой тишины. Теперь во всём мире же не существует этой тишины — есть великий гвалт… Многие тысячи мелких композиторов заняты фабричным изготовлением музыки для надобностей развлекающегося человечества».

Так с горечью в газете «Русская мысль» писал Леонид Сабанеев, ученик Сергея Ивановича Танеева, профессор математики Императорского Московского университета и профессор Русской консерватории им. Рахманинова в Париже.

В музыке звук играет очень важную роль. Едва ли не центральную. Правда, в наше время он стал почти исключительно микрофонным и студийным. Уходит естественная акустика. Уходит постепенно и культура её восприятия.

Слушатели всё реже имеют возможность (да и желание) посещать концерты без микрофона. Исполнители и звукорежиссёры уже свыклись с мыслью о неизбежности доминирования подобного звучания. И те, и другие отталкиваются от шаблонов, сформированных рынком звукозаписи. От моды, от лауреатов Grammy, аналога премии Оскар в кинематографии, от того, что слышат в эфире популярных радиостанций.

Звук для массовой аудитории постепенно не только ушёл из залов естественной акустики, но и сами источники звучания формируют искажённое представление. Мы слушаем всё чаще в наушниках. Не понимая, что правое ухо не слышит то, что идёт в левое. Мы слушаем через смартфоны и планшеты, не осознавая, что по дороге теряется огромный спектр низких частот. И при этом каждое устройство по-своему окрашивает исходный звук. Мы слушаем видео через Youtube, где качество по дороге падает существенно, начиная от размещения аудиотрека в видео и заканчивая штатным преобразованием в Youtube.

Неудивительно, что к подобному положению вещей так или иначе пытаются приспособиться звукорежиссёры. Акустический макияж давно стал привычным настолько, что аудитория не в силах отличить «химию» от натурального тембра.

Те же пары: макияж обычный и макияж танцевальный; грим для кино и грим для театра. Тут как с шампанским: есть brut, а есть dolce. Публике нужно dolce и погуще.

Микрофон — это крупный план. Мысль, высказанная Микаэлом Таривердиевым не просто так. Он искал свой путь в том, как донести до слушателя не только музыку, но и слово. Высокую поэзию. Тихим, но слышным и естественным голосом.

Таривердиев: «Я много работал на границе популярных и академических жанров — использовал микрофонное пение, соединял его с классической формой и высокой поэзией».

Да, как и в кинематографе. Крупный план, средний, общий, дальний… И с ними надо уметь работать. Приучать к этому и аудиторию.

Один известный звукорежиссёр сказал: «Звук — это свет. Как только вы это осознаете, всё станет на свои места». В самом деле, свет и звук — две грани одной сущности. Но важно даже не это. А то, что «освещение сцены» музыкального произведения — прерогатива режиссёра-постановщика, а отнюдь не звукорежиссёра, работающего по своим годами выстроенным шаблонам.

Для кармен-романсов, где шептальность и интон-пение играют едва ли не центральную роль, звук становится ключевым полем исследований и экспериментов. Они продолжают и развивают направление, некогда заданное Микаэлом Таривердиевым. Искренность и доверительность высокого поэтического слова, пропитанного лирической музыкой.

Наивно полагать, что из любого исполнения мастерским макияжем можно сделать всё, что угодно. Нельзя. И если исполнитель сам не выстраивает особое звуковедение под конкретное произведение, потом существенно изменить это практически невозможно.

Тут мы сталкиваемся с другой проблемой. Исполнительской. С одной стороны, исполнитель должен иметь своё лицо (тембрально-акустическое), лицо узнаваемое. С другой, пение в одной манере резко сужает спектр произведений, выхолащивает их природу. Попросите оперного певца исполнить бардовскую песню, а актёра — оперную арию. В комнате, без микрофона. И вы увидите всю беспомощность того и другого. Разумеется, если они целенаправленно над этим никогда не работали. Это два крайних полюса. Но то же самое происходит и между полюсами на всём протяжении. Слушая того или иного исполнителя, нередко ловишь себя на мысли, что он просто вставляет в себя очередной вокальный картридж. Не меняется ровным счетом ничего: ни калибр звука, ни тембральная окраска, ни динамические характеристики (агогика и пр.).

Вокальная живопись. Для себя давно уже сформулировал несложный постулат: формирование звука есть световая звукопись. Она во многом подчиняется законам живописи. В зависимости от того, что задумывает исполнитель в своей интерпретации произведения, он должен не только подбирать краски, но и выбирать технику: фреска, масло, темпера, акрил, пастель, гуашь, акварель, карандаш, тушь и т.д. А уже в рамках неё соответствующие инструменты, стили, тембр, калибр и плотность звука.

И то, каким образом протаивается инструментал, где он намеренно затушёвывается, размывается, а где, наоборот, приобретает максимальную детализацию…

Здесь просто непаханое поле деятельности. По крайней мере, для кармен-романсов исследования по вокальной живописи ещё в самом-самом начале.

≡≡≡ Константин Бальмонт. Светозвук. 1917

/ Светозвук в природе и световая симфония Скрябина, 1917 (избранные фрагменты).

Мир исполнен соучастий. Природа — нерасторжимое всеединство. Звёздные дороги Вселенной слагают одну поэму. Жизнь есть многосложное слитное видение. И так как жизнь есть сон, а во сне краски свободно переливаются в звуки, и мысль, едва подуманная, превращается в действие, понятие Светозвука есть не произвольное словосочетание, а точное утверждение, осуществляющейся в мирах, действительности...

Воля правит Вселенной. Мир есть музыка. Дух, вещество, душа и мысль суть один нераздельный Светозвук...

Свет и звук неразъединимы в Природе, но, не имея полноты ясновиденья, мы только иногда это замечаем. Небесный огонь, молния, говорит внезапным жёлтокрасным цветовым изломом, но одновременно же он говорит звуком грома, владеющим творческою мыслью всех первобытных народов, всех первородных умов, круговоротом легенд всего Земного Шара, и созидательной игрой высоких поэтов. Земной огонь, начинаясь искрой, зажигает, одновременно, сухую траву или дерево, и, опрокидываясь искрой в мысль, зажигает первовесть творческой мечты, и этот малый огонёк, качнув чёрные тени безмолвия, в секунде светового своего рождения возникает — и в рождении звуковом, шелестит, шипит, клокочет, свистит, напевает, поёт, гудит, слагает цветовую звукопоэму Огня...

Не потому ли Огонь шуршит и шелестит как деревья, и, смотря в костёр, видишь ветви, вершины леса, слышишь голос чащи, видишь цветенье цветов на ветвях, удлинённые стебли пламени, слышишь гуд тысячелетнего бора?

Эллинская мудрость, преломлённая призмой начального христианства, говорит родственно, в лице Дионисия Ареопагита. В его книге «О Небесной Иерархии», где речь идёт о силах небесных, о чинах ангельских, о серафимах, херувимах, престолах, о господствах, властях, началах, первоангелах, ангелах, — а что есть ангел, как не воплощённый Светозвук? что есть ангел, как не поющий цветок, как не глаголящий свет, как не лучистый псалом, как не плавучее сновидение, опровергающее нашу будничную мысль и говорящее о таинствах Мировой Музыки, о безграничности досягновений души и распростираний Духа? — мы читаем: «Огонь существует во всём, проникает всё, приемлется всем. Хотя он даёт свой свет целиком, он в то же время хранит его скрытым. Его не знают, когда ему не дают вещества, дабы являть свою силу. Он не видим, но неукротим, и он имеет власть преображать в себе всё, к чему он касается. Он всё молодит своей жизненной силой. Он всегда в движении. Он движется сам и движет всем. Он имеет власть схватить, а его нельзя взять. Он незримо соприсутствует во всём. Им пренебрегут и подумают, что он не существует, но лишь подвергни трению некое вещество, и вдруг, как меч из ножен, он вырвется, сияет собственной своей природой, и улетает в воздух. В нём можно найти ещё и другие качества. Вот почему богомудрые возвестили, что небесные сущности образованы из Огня, и этим самым, сколь возможно, созданы по образу Бога».

Он имеет ещё и другие качества: Одно из них — звуковое свойство — способность петь...

Мне припоминается одна поразительная ночь. Это было весной, во Франции, в Париже. Охваченный внутренней смутой, я не вернулся домой вечером, и всю ночь оставался в Булонском лесу. Первая птица утром и последняя вечером, дрозд просвирелил виолончельно-густую свою вечернюю песню, звуки растаяли в холодеющем воздухе медвяно и печально, и, когда наступила ночь, она была безгласна, только ключ тихо журчал, стекая в озеро. Целую ночь я смотрел на звёзды и слушал тишину. Не было звуков, кроме отдельных шелестов, таких же неявственно вздрагивающих, как эти дрожания отдалённых недостижимых звёзд, и кроме журчанья ключа, который не нарушал тишины и только роднился с неумолимо журчавшей в моей душе непрерывавшейся тоской. К исходу ночи весь мрак вокруг образовал какой-то хрустальный свод, некое кристаллическое капище. И вдруг одна звезда сорвалась. В ту же самую секунду в воздухе прозвенел один птичий всклик, это проснулся дрозд. И ночь мгновенно превратилась в утро, а воздух наполнился перекличками голосов. Этот миг преломления ночи в светозвучной секунде я выразил в одном из стихотворений «Хоровода Времён», но в нём зачерпнул лишь струю из какого-то огромного озера, чьё имя — Тайна…

Голос Светозвука явственно ощутим. Музыка, вечно построяющая себя в мире во временны́х предельностях Рассвета, Утра, Полдня, Заката, Вечера, и Ночи, чётко слышна и зрима поэтическому мироощущению, которое по существу своему есть провидческое и яснозрящее...

Огонь есть свечение и Огонь есть звучание. Говоря одновременно всякому зрению и утончённому слуху, Огонь есть одна из лучезарных ипостасей Мирового Светозвука. Но в природе всё чётно и всё зеркально. Как свет отражается в зеркальностях души звуком, так звук зеркально рождает в душе светы и цвета. Но, чтобы это было, в душе должно быть магическое зеркало творческого прозрения и первородного мироощущения. Мы не подозреваем, по краю каких пропастей мы ходим каждую секунду, и по каким проходим пышным сокровищницам, не видя их. Мы совсем не подозреваем, как мы мало видим, слышим и чувствуем.

≡≡≡ Максимилиан Волошин. Скелет живописи. 1914

Среди французских поэтов XIX столетия вполне точно наметились две группы: поэты-живописцы и поэты-музыканты. Поэты романтической школы были живописцами. Музыки они не понимали и не любили. «Из всех шумов музыка — это шум, наиболее неприятный и наиболее дорогой», — говорил, как передаёт легенда, Теофиль Готье. Но это не помешало ему (а может, даже и помогло) быть авторитетным музыкальным критиком. Виктор Гюго мыслил образами. Представлявшуюся ему картину природы он искал раньше в быстром эскизе, сделанном тушью и кистью, а после облекал её в слова. Его литературные произведения можно шаг за тагом проследить в его рисунках. Поэты «Парнаса» — Леконт де Лиль, Эредиа довели точность красочных свойств слова до крайних пределов. Они писали густыми эмалевыми красками, подобными краскам Гюстава Моро. Неведение музыки продолжалось до символистов. Маллармэ и Верлэн поставили перед поэзией музыкальные задачи. Маллармэ говорил: «В наше время симфония заменила фреску»…

Художники — глаза человечества. Они идут впереди толпы людей по тёмной пустыне, наполненной миражами и привидениями, и тщательно ощупывают и исследуют каждую пядь пространства. Они открывают в мире образы, которых никто не видал до них. В этом назначение художников. Люди всегда видят в природе только то, что раньше они видели в картинах. Поэтому-то новая картина, передающая природу с новой точки зрения, всегда кажется сначала неестественной и непохожей на правду. Но потом вновь открытые видимости сами переходят в число миражей человечества…

С самого начала Возрождения европейская живопись начала выходить из комнаты на улицу. Но только в начале XIX века живопись вышла за городские стены. И, ослеплённая, остановилась в бессилии…

У европейских художников не было средств передать то, что они видели. Три четверти века длились их беспомощные искания, пока над Европой не встала бледная радуга японских акварелей… Культурное влияние Японии на Европу было так громадно, благотворно и радикально, что мы, ещё переживающие его, не можем оценить всю его грандиозность…

Масляные краски — это именно тот раб, который отравил современное искусство… Масляные краски лишили художника великой стихии бессознательного творчества. Подобно машине, масляные краски являются мощным Демоном на службе человека. Этот Демон подчинён математическому сознанию человека, и если это сознание ослабевает, то Демон становится выше человека, и тогда он уводит его из области искусства в царство хама…

В руках европейского художника находится теперь три исторически сложившихся средства: 1) рисунок (в смысле силуэта, намеченного линиями), 2) светотень, 3) краски (окрашенный свет). Выбор необходимого для передачи данной зрительной идеи является необыкновенно важным для современных художников. Большинство картин, висящих в наших музеях, представляет великолепные примеры очень простых замыслов, отягощённых совершенно излишним техническим балластом. Масляные картины, писанные на полотне, ещё до сих пор считаются высшим родом живописи: благодаря этому в красках выражаются те идеи, в которых нет никакой чисто красочной задачи. Для них было бы достаточно простого карандашного рисунка. Таково положение русских передвижников. В рисунке выражаются простейшие зрительные идеи. Рисунок ближе всего стоит к слову, и поэтому в нём отчасти содержится элемент рассказа. Впрочем, вернее сказать, что в слове содержится элемент рисунка.

Светотень создалась для передачи человеческого лица. Она передаёт характер человека и настроение комнат, в которых она родилась. Здесь уже нет совпадений со словом. Но есть известный параллелизм. Портрета нельзя рассказать, но можно передать своё впечатление в слове, как впечатление от характера живого человека. Краски представляют уже совершенно самостоятельный музыкальный мир гармонии, в котором нет никаких соприкосновений со словом. Этого впечатления уже никак нельзя перевести в слова. Так же, как нельзя перевести в слова музыку.

До последнего времени европейское искусство не понимало различия и самостоятельного значения рисунка, светотени и красок. Художники наперерыв писали масляные картины. И эти холсты, заключив их в неуклюжие рамки, ставили в складочные амбары, называемые музеями. Картина масляными красками гармонировала с церквами стиля Возрождения. Она была уместна во дворцах XVII и XVIII века. Традиционная золотая рама — это кусочек церковных орнаментов Ренессанса, кусочек стены, на которой когда-то висела картина. Но нам девать масляную картину решительно некуда. Она режет глаза в современном доме своим анахронизмом. Она слишком тяжела и громоздка для временного места на стене…

Наши дни совершенно не созданы для масляных картин. Они, конечно, должны остаться, но должны найти, создать для себя подходящую обстановку. Теперь же настало время для развития всех других родов живописи. Им принадлежит ближайшее будущее. Искусство интимно. Искусство — это обращение художника к другому человеку. Тайна художественного наслаждения всегда совершается только между двух людей. У живописи нет ораторских средств. Она говорит только шёпотом.

≡≡≡ СЕРЕБРЯНЫЙ РУЧЕЙ

/ муз. Александр Суханов, сл. Сергей Есенин, Анна Ахматова
/ аранж. Сергей Каминский / исп. Руслан Богатырев

Кармен-романс на основе мелодии авторской песни "Снегурочка" (Александр Суханов).

Текст создан с использованием авторского метода поэтической инкрустации (Руслан Богатырев) из двух стихотворений:

• Сергей Есенин. Черёмуха (1915)
• Анна Ахматова. Бывало, я с утра молчу (1916)

Достаточно необычная нежно-мечтательная трактовка Сергея Есенина. И музыкально, и поэтически... У Есенина в исходном стихотворении главный персонаж — "Черёмуха". Я же в кармен-романсе сменил фокус. Теперь главное действующее лицо — ручей, маленький, серебряный.

Для драматургии (по моему замыслу) требуется сделать и "кинематографическую" вставку, "сновидение" ручья. Его удалось найти в творческом наследии Анны Ахматовой (1916 г., ей было 27 лет).